Рубрики
Новости

Остров для своих

Дмитрий Давыдов

 

Крым и Севастополь по-прежнему не Россия и не Украина. И по-прежнему никто не пытается правильно расставить в этом тезисе «уже» и «ещё».

 

Над лидерами русских общин и русских блоков в Севастополе и в Крыму принято посмеиваться. И, смеясь, слово в слово повторять их нехитрые тезисы. Симферополь, хоть до моря еще почти час ехать, — та самая провинция у моря, уже не такая глухая, но по-прежнему уютная и жизнелюбивая отрада для тех, кому выпало родиться в империи. Здесь весело улыбаются, обсуждая, какой из вариантов возвращения в Россию наиболее реален: суд, договоренность с Украиной или война. В Севастополе сразу следует дружеский совет: в общении с горожанами шутить на эту тему надо сдержанно. Город русской славы и бесчисленных памятников, ей посвященных, город почетных караулов и победившего без борьбы военно-патриотического воспитания, Севастополь строг и неулыбчив. Город-музей под открытым небом держит оборону…

 

Китель для города

…От российского вице-премьера Сергея Иванова в Севастополе ждали чуда продолжения новой политической линии Москвы. Все догадывались, что вице-премьер — это не мэр, пусть даже столицы, но на встречу с Ивановым шли как на военный совет. Московский гость для общения с ожидающими избрал жанр удивления. С этим удивлением он вслушивался в речи севастопольцев, которые, оказывается, рвутся в Россию, и только удивление, с которым невозможно было справиться, освобождало его от необходимости прямо здесь и сейчас бесповоротно решить вопрос. «Вы разочарованы?» — спрашивал я участников встречи. Одни бодро отвечали «нет», ссылаясь на таинственные заявления в кулуарах, другие, также отрицательно качая головой, добавляли: «Да мы ничего и не ждали». В чем тоже имелся элемент нехитрого лукавства…

 

«Мы провели свой социологический опрос, — не без оптимизма рассказывает замглавы севастопольской госадминистрации, назначаемой из Киева, Владимир Казарин, — и получилось, что за возвращение Севастополя России высказывается всего лишь 42 процента населения». Я прикидываю в уме естественную административную погрешность, понимаю, что реальная цифра в таком случае никак не может быть меньше половины, и уточняю: «Вы считаете, что это мало?» Казарин невесело качает головой: «Было больше. И могло быть больше…»

 

Но даже самые убежденные сторонники возвращения Севастополя в Россию при этом признают: могло бы быть и меньше.

 

Поводов для ностальгии у севастопольцев, пожалуй, больше, чем в среднем по всей бывшей сверхдержаве. Море есть море, пусть даже с военным уклоном. Здесь жили люди, которым страна дала все, даже заграничные походы, а с флотом был связан каждый. И даже приборостроительный институт, работавший на флот, для выпускника советской севастопольской школы смотрелся недоразумением: только бескозырка была логическим продолжением жизни.

 

А потом Севастополь превратился в бастион, в котором нужно было эту историю если не защищать, то хотя бы законсервировать. Здесь, кажется, ничего не изменилось — ни в гостинице с неистребимым духом советского сервиса, оцененного теперь в стоимость трех-четырех звезд, ни в дешевой пельменной на центральной улице города, за которую не бьется никто из желающих открыть современное кафе. Где висел советский флаг, теперь развевается российский, и только на незанятых высотах отвоевывает себе место украинский.

 

О том, что когда-то своим бюджетом Севастополь был обязан Черноморскому флоту, уже никто не вспоминает. Три года назад его вклад составлял 25 процентов, сегодня уже 10. И все меньше тех, кто реально связан с былой гордостью. Из всей судоремонтной базы флота, которая сама по себе была промышленностью, остался один завод. Подводная лодка на нём ремонтируется уже два года, и счастливой развязки не ожидается. Еще один бывший гигант, «Севморзавод», фактически распался на четыре самостоятельных предприятия. Кто-то выполняет самую простую и неквалифицированную в кораблестроительном деле работу — кует корпуса для норвежцев, кто-то ремонтирует частные яхты — в общем, чинить гордость русской истории некому. Как заметил один из ветеранов флота, корабли, на которых он еще в 1986 году учился флотскому мастерству, уже тогда считались устаревшими лет на пятнадцать. Заявление российского командующего флотом о необходимости расширить флот, насчитывающий сегодня тридцать пять кораблей, до ста, вызывает у знающих людей саркастический смех: откуда их взять? С Балтики, с Севера? Строить новые, что будет стоить минимум миллиард долларов?

 

«Не в том дело, что на Черном море воевать не с кем, и если где вести боевое дежурство, то на Средиземном, а здесь иметь только тыловую базу, — сетует человек, отдавший флоту всю трудовую жизнь. — Нынешний флот не в состоянии выполнить элементарную уставную задачу: в течение двух часов собраться и по команде выдвинуться. И все это знают». — «Получается, на флот махнули рукой?» — «Да нет, не совсем…»

 

Официальные лица Севастополя на вопросы о 2017 годе, когда истекает срок договоренностей о пребывании Черноморского флота в Севастополе, отвечают аккуратно. «Нужно вообще прекратить муссировать эту тему года до 2012-го или 2014-го. Нет, никаких признаков того, что флот собирается уходить, не наблюдается. Не спешите».

 

Украинский Сингапур

Глава администрации Севастополя Сергей Куницын между тем выдвинул идею превращения Севастополя в украинский Сингапур, и над этой идеей смеются не меньше, чем над лидерами российской общины. Во-первых, потому, что флот никуда не должен уходить, а, во-вторых, идею разного рода офшоров Куницын высказывает не впервые, и идея не захватывает. Может быть, по той же причине, по которой сердца севастопольских и вообще крымских магнатов этой идее открыты ещё больше, чем лозунгу «Навеки с Россией!». Один из лидеров крымского олигархического топ-листа и депутат украинского парламента Лев Миримский даже написал законопроект о создании свободной экономической зоны. «Автономия — значит автономия». За несколько дней до нашей с ним встречи всю Украину сотрясло известие о задержании двух крымских мэров, Алушты и Партенита, причем партенитский побил украинские рекорды: его поймали при получении взятки в 5,2 миллиона долларов — на таком ещё не ловили. Операцию провел лично министр внутренних дел Украины Юрий Луценко, что не без определенных оснований было сочтено блистательным пиаром. Но факт вмешательства Киева в систему внутрикрымских договоренностей налицо, и я спросил у Миримского: «Получается, что офшор для того и нужен, чтобы оградить себя от таких неожиданностей?» Миримский немного обиделся. Оба мэра вместе с подконтрольными им городами входят в сферу его интересов и влияния.

 

В общем, Сингапур. Но на Украине. Но отнюдь не только Сергей Куницын догадывается о том, что на фоне сомнительного с военно-стратегической точки зрения присутствия на черноморском побережье куда соблазнительнее выглядят бизнес-перспективы. Одна перевалка грузов — часть необъятного золотого дна.

 

И флот снова становится символом исторической динамики.

 

Рыночную цену причальной стенки не возьмется в Севастополе определить ни один романтик: огромная площадь прибрежной полосы с инфраструктурами не сравнится даже с курортными сотками, цена за каждую из которых в Крыму доходит до 50 тысяч долларов, а здесь счет идет на сотни гектаров. Флот землю арендует, но существуют десятки схем, по которым земля переходит в собственность заинтересованных фирм, не говоря о простой переуступке права аренды с последующим преимуществом при выкупе. Одна причальная стенка Черноморского флота уже принадлежит главному украинскому олигарху Ринату Ахметову. Другая — некоей фирме «Акар», которую знающие люди связывают с «Татнефтью».

 

«Если бы флот собирался тут оставаться, было бы логично ремонтировать судовой парк, модернизировать причалы, — полагает мой собеседник, проработавший на Черноморском флоте всю жизнь. — То, что наблюдается, говорит о том, что флоту уже и не надо уходить. Он остается, только в другом качестве. А корабли — они уже и сейчас больше для туристов»

 

Проект для патриота

Но флот лишь один из игроков на новом крымском рынке. А рынок ширится. А великий земельный передел идет по всему Крыму не первый год — всё как везде. За одним исключением: это Крым. В котором русская идея без переизданий и адаптаций существует в своем первозданном виде уже 17 лет, и местные аналитики спорят только о том, сколько ещё времени здесь можно будет выигрывать любые выборы на лозунге «Навеки с Россией!», — 10 лет, 40 или всегда.

 

А выигрывать необходимо, потому что и коммерческая суть лозунга остается неизменной, и флотские сюжеты лишь один из образов. Если в 1990-е политическая власть в Крыму позволяла контролировать братские российские деньги в деле приватизации курортов, то теперь на Украине есть и свои деньги, и вопрос лишь в том, кто будет контролировать рынок глобально продаваемой земли.

 

А офицеры двух вроде бы враждебных флотов продолжают дружить семьями, и никто не считает потенциальным противником Алексея Киселева, бывшего капитана украинских ВМС, ныне депутата Горсовета. Киселев конец 1980-х встретил в Баку. «Я же всё помню: как из Москвы ездили науськивать, как сегодня ездит Лужков. Второй раз не обманут» — «Но ведь пока получается?» — «На самом деле не так уж и получается. Просто Киев чего-то не понимает…»

 

Севастопольский бард, устраивающий фестивали забытой авторской песни, вспоминает: «Как-то лет пять назад приехал один москвич и спел довольно пошлую пародию на украинцев. И зал, в котором было полно крымчан, возмущенно загудел. А сегодня такие вещи идут на ура. Всё изменилось после “оранжевой революции”».

 

В системе клановых договоренностей, существовавших при Кучме, Крым занимал особое место, которое никто не оспаривал. К тому же власть была неоспоримой и достаточно вертикальной, и в рамках её легко находили себе место и крымские руководители. Да и фрондой крымчане насытились быстро, когда на смену экзотичному президентству Юрия Мешкова пришла бандитская вольница. И когда Киев решительно от нее Крым очистил, никто не возражал. А потом случилась революция.

 

Но в Крыму ведь ещё есть не только русский, но и татарский вопрос.

 

История одного возвращения

Статью крымской журналистки Натальи Астаховой «Принесенные ветром» Крым читал как модный бестселлер. «Что здесь вашего осталось-то? — обращается автор к татарам. — Жалкие лачуги? Несчастный тот ханский дворец, который строили и украшали пленники, добытые вашими предками в набегах? Земли хотите? А кто и когда вам её давал? Да и при оккупантах, которым многие ваши сородичи так преданно служили, что-то не наделяли вас землицей… Осталось ли хоть что-то в этом несчастном, замордованном вами Крыму, над чем бы вы не надругались? Всё разорено-разворовано, либо облито нечистотами ваших помыслов. Осталось разве что небо. И то заходится в нём крик муэдзина, перекрывая все прочие звуки ранее мирной жизни…» И недвусмысленное резюме: «Вам ли не знать пусть и слегка запаздывающих, но непременно адекватных славянских ответов?» В общем, если в «Ярости и гордости» знаменитой Орианы Фаллаччи мусульмане только тем и занимаются, что мочатся на флорентийские святыни, то у Астаховой татары на загаженной ими Ай-Петри скармливают славянам тухлые чебуреки. А редакционное послесловие троекратно усиливало эффект: в статье высказано мнение, которое разделяет подавляющее большинство крымчан.

 

«Это так?» — спрашивал я у социологов, и они разводили руками. Если лет пять назад на вопрос о межнациональных отношениях в Крыму с оптимизмом отвечали процентов шестьдесят, то сегодня их не больше четверти.

 

«Это так?» — спрашивал я у Рифата Чубарова, вице-председателя меджлиса крымско-татарского народа, и он, опустив голову, признал: да, так думают многие. «Просто раньше это говорить считалось неприличным, а теперь — можно». И только Сергей Цеков, руководитель русской общины Крыма даже немного удивился моим сомнениям: «Что вас там удивляет? От первого и до последнего слова — правда. Они же ведут себя как захватчики…»

 

Захватывать землю татары начали, конечно, не сегодня и не вчера. Захват, или, как его здесь называют, самозахват, земли, пожалуй, главное обвинение, выдвигаемое татарам. В Бахчисарае уже не сразу и вспомнят, что так называемые 6-й и 7-й массив, ныне нормальные коттеджные городки, в 1990-х начинались с традиционных построек из ракушечного камня, пригодного разве что к обозначению того факта, что эта голая земля уже занята. И традиция ширится.

 

«Мы не спорим, самозахват не самое законное явление, — признает Рифат Чубаров. — Но что нам было делать, если мы так поздно вернулись». Татары опоздали к самому главному — к переделу земли, и когда полным ходом крымский, украинский, российский бизнес приватизировал сотни гектаров, татары обескуражено обнаружили, что ни денег, ни административного ресурса, ни даже нужного количества крепких ребят у них нет.

 

С этого всё начиналось. Но этим, понятно, всё отнюдь не закончилось.

 

Синдром Ай-Петри

…Сами крымчане на Ай-Петри не поднимаются по той же причине, по которой москвичи не заглядывают в Третьяковку. Ай-Петри — развлечение исключительно для туристов. Развлечение сомнительное. Сначала пройти сквозь кордон самодеятельных таксистов, в основном, кстати, славян, которые со вполне, впрочем, восточной настойчивостью призывают подняться на вершину по серпантину и даже послушать историко-краеведческий очерк. Потом минут пятнадцать подниматься по канатке. И все это лишь для того, чтобы попасть на обычный татарский базар, на котором, как и в бесчисленных шалманах-ресторанах, всё то же самое, что на набережной Ялты, только ровно вдвое дороже. Ну и конечно, катание на лошадях, и даже верблюдах. Без намека на собственно пиковость, вершинность, и на то, что самые небольшие вложения могли бы сделать Ай-Петри если не золотым дном, то по крайней мере не менее выразительным знаком Крыма, чем Ласточкино гнездо. Не столько запустение и грязь, сколько суетность, свойственная местам, обитатели которых чувствуют себя здесь временно, хоть и не знают, когда придется сняться, — завтра или через пять лет.

 

Татары нащупали брешь, за которую можно было зацепиться. Они поняли, что появление новой силы не входит ни в чьи планы потому, что она может непредсказуемым образом изменить баланс сил и систему договоренностей. Значит, этой силой надо было стать. Это, собственно, было единственным, что они могли противопоставить и враждебным бандитам, чьи разборки сотрясали Крым в пору их возвращения, и совсем не дружественной власти: разведка боем с целью определить грань, до пересечения которой оппоненты считали за благо смириться с их активностью. На Ай-Петри, кстати, они один раз эту границу нарушили, выйдя за пределы негласных договоренностей, и тут же получили жесткий отпор — со спецназом и экскаваторами.

 

«В Крыму обижены все. Русские — потому что они меньшинство на Украине. Украинцы — потому что они меньшинство в Крыму. Татары — потому что они меньшинство по жизни», — заметил известный крымский коллега, и таким образом дал вполне исчерпывающую картину противостояния.

 

Поначалу, едва распалась сверхдержава, украинская власть приветливости татарам излучала не больше, чем советская. «И нам пришлось встраиваться в правила игры», — вспоминает Рифат Чубаров. В новых правилах говорилось о независимости, и татарам теперь только и оставалось, что поставить на неё. Тем более что иллюзий относительно своей судьбы в случае возвращения Крыма России они не питали.

 

И Киев довольно быстро осознал, что лучшего союзника в Крыму ему не найти. Те немногие проценты, которые получили в Крыму «оранжевые», — это в основном голоса татар и есть.

 

Тогда стало окончательно ясно: быть пророссийским — это обязательно быть антитатарским. Статья Астаховой и послесловие к ней опубликована, кстати, в «Крымской правде» — рупоре самых последовательных русофилов. В этой ясности и обнаружилась формула холодной войны и соответствующей доктрины взаимного сдерживания. Крым, хмуро осознавший, что татары вполне могут и сорвать курортный сезон, и вмешаться в ход земельного передела, согласился на расширение зоны татарской безнаказанности. В свою очередь, и татары прекрасно понимают, что власть и связанный с ней бизнес легко мобилизуют достаточное количество бритоголовых резервистов для погрома.

 

С домом-музеем

Они отбили свое место в Крыму. И за это место пришлось платить немалую цену.

 

От романтики к бизнесу

Оценив татарские успехи в захвате земли, технологию принялись осваивать и все остальные. Как-то они даже устроили совместную татаро-славянскую акцию в Симферополе с требованием легализовать процесс; и наблюдатели, усмехаясь, отмечали: если бы крымские патриоты смогли хоть треть такого митинга собрать под лозунгами «Навеки с Россией!»…

 

А процесс ширится вместе с баснословным земельным рынком Крыма. Всё можно сделать по закону, в соответствии с которым каждый гражданин Украины имеет право на 15 соток земли под застройку дома. И вы можете найти участок земли, чиновник вас попросит немного подождать, и по прошествии этого срока разведёт руками: вот незадача — оказывается, этот участок уже занят. Поэтому альтернативы самозахватам, получается, нет. Но редкое движение за справедливость удерживается от соблазна стать бизнесом. Тем более организованным, чем более дисциплинировано татарское общество. По всей иерархии нуждающихся и заинтересованных собирается по несколько сотен долларов, которые становятся инвестициями не столько в строительство, которое обычно ограничивается лачугой из ракушечника, сколько в логистический процесс. Ведь опыт общения с чиновником можно развернуть и в обратную сторону: узнать, кто из возможных крупных застройщиков или инвесторов вроде Metro Cash&Carry намерен на том или ином участке земли построиться, и заблаговременно его захватить. Чтобы потом договориться на уровне одного из тех компромиссов, которыми живет крымская земля.

 

Понятно, что такого рода бизнес уже никак не может оставаться в национальных рамках. И мало кто в Крыму удивился, когда выяснилось, что одним из советников спикера крымского парламента долгое время числился Даниял Аметов, человек, которого, как одного из организаторов такого бизнеса, знает весь Крым.

 

«Да, — признают лидеры меджлиса. — Есть проблема. Но не только в Аметове».

 

Евроислам против Хизб-ут Тахрира

«Просто Али», — смущенно и безуспешно пытались вспомнить фамилию человека, которого среди татар знают все: именно он возглавляет главную боевую бригаду татар. В деле ее, к счастью, никто не видел. «Но когда в Ялте прошел слух, что на митинге татар готовится то ли убийство, то ли взрыв, сами татары выставили заслон на дороге из Алушты — оттуда ждали Али», — рассказывали мне люди, всё знающие о Ялте. И руководители меджлиса снова хмурятся. В меджлисе скоро выборы, и его традиционные лидеры, приводившие татар из изгнания, с тревогой чувствуют жаркое дыхание молодых конкурентов.

 

А крымско-татарский бизнес так и не поднялся выше Ай-Петри, татар не видно даже на подступах к первой десятке крымских богачей. Денег на медресе и мечети нет, и татары, которые уже однажды опоздали к большому разделу, теперь видят, как один за другим растут православные храмы, и задают вопросы.

 

Или уже не задают. И просто принимают деньги от тех, у кого они есть.

 

Традиционный крымско-татарский ислам — это такая же отдельная глава в религиозной практике, какой для этнографии являются сами крымские татары. Ислам, принятый от турок-сельджуков, органично лег на культурный слой христианства, которое исповедовали татары до этого. Крымский хан, отправляясь в поход, считал необходимым поставить свечку в церкви, и в этом духе и развивалась традиция до тех пор, пока её не накрыла волна атеистического воспитания, а вскоре после неё и депортации. По признанию самих татар, ныне они ничуть не более истовы, чем соседи-славяне. Но поскольку денег на возрождение мечетей не дает ни бизнес, ни государство, то их дают турки и аравийцы. По оценкам людей из меджлиса, салафитские общины уже насчитывают около полутора-двух тысяч человек. Салафитов, как известно, у нас еще называют ваххабитами, но куда более массовым стало другое явление.

 

…Людям какой конфессиональной направленности принадлежит кафе в старом Бахчисарае, неподалеку от ханского дворца, тайной является только для посторонних. «Вы принципиально исключили из меню пиво? — осторожно начал я и, на всякий случай улыбнувшись, решился: — А правду говорят, что владельцы — представители Хизб-ут Тахрира?» Пожилой управляющий ответил той же улыбкой: «Что вы? Это всё конкуренты». И добавил: «А хозяева этого кафе вообще живут за границей».

 

За какой примерно границей могут жить эти хозяева, знает, кажется, весь Бахчисарай. Партия «Хизб-ут Тахрир», которую принято запрещать не только в России и Центральной Азии, но и в Германии, пришла в Крым оттуда, откуда и должна была прийти, — из Узбекистана. Правда, Айдыр Халилов, замглавы бахчисарайской администрации, хорошо знакомый с теми, кого он называет «хизбами», смеется: «Это очень странные хизбы. Таких нет больше нигде». «Хизбы», скажем, против татарского языка. Арабского, как говорят они, никто не знает, а, чтобы не повторяться в вавилонском жанре, строить исламский мир надо на том языке, который знают все, — на русском. «Хорошо, что мы с тобой не конспирологи», — заметил мой приятель-татарин.

 

Тревожное чувство по поводу салафитов и хизбов, которых уже около семи тысяч, испытывают пока по большей части только в меджлисе, где ждут выборов, да те, кому просто по-человечески обидно за былую религиозную традицию, для которой исследователи, пораженные толерантностью, даже придумали термин «евроислам». Хотя скептики предупреждают: там, где есть хоть какая-то почва для радикализации, исламские знамена рано или поздно расправляются.

 

И всё это продолжает питать вдохновением журналистку Астахову. Может быть, пока еще и стыдно говорить вслух, что неплохо бы депортацию 1944 года к чёртовой матери повторить, но в доверительных разговорах вам обязательно (оговорившись, что вопрос, конечно, деликатный) расскажут: а ведь и в самом деле пособничали они немцам, документы имеются. В общем, с одной стороны, конечно, сталинское преступление, а с другой, согласитесь, ведь за дело.

 

И татарам приходится жить по этим правилам. И по ним отвечать. И в соответствии с этими ответами подсчитывать, сколько штыков может прийти в Ялту из Алушты и в каких мечетях уже готовы выбрать имама из «хизбов». И при этом демонстрировать силу в рамках доктрины сдерживания.

 

И кому объяснишь, что правила эти придумали не они. А в Крыму обижены все. И русские, и немногие украинцы.

 

Прайм-тайм для болельщика

Нужно просто не пропускать ни слова, чтобы не пропустить нюанс. Вечер памятной игры с голландцами в симферопольском футбольном баре. Сосед по столику, истинный, казалось бы, россиянин, который бы наверняка обиделся, заподозри я его в верности украинскому государству, сказал мне: «Я тебе завидую. У вас, россиян, есть теперь такая команда». Почувствовав, что, возможно, улавливаю то, чего не отловит никакая социология, я уточнил: «А у вас?» — «Но ты же видел наш позор два года назад на чемпионате мира». Для далеких от футбола людей поясню: своим позором сосед считал сборную Украины.

 

«Что должен делать Киев по отношению к вам?» — спросил я у знакомого, которого многолетняя погруженность в крымские коллизии только укрепляет в мысли о том, что от Кремля следует держаться подальше. «Киев просто должен относиться к нам как к больному человеку. Учитывать, что в странном устройстве наших мозгов мы виноваты меньше всех остальных».

 

Не получается. И кого ни спроси, что случилось после революции, ответ один — украинизация. Украинский язык в вузе, на телевидении, в рекламе. В общем-то, все. «Мало?» — удивился знакомый. Мы сидим в баре, и радио рассказывает на украинском новости, которые никто не слушает, но раздражает уже не радио, а Украина целиком. «Потому что я включаю телевизор после того, как вижу, как растут цены в магазине». — «Так они и в Чернигове растут». Собеседник смеется: «Да, но я прихожу домой, включаю радио, а оно на украинском…»

 

«Да, я хочу в Россию, — заметил приятель-бизнесмен и, словно опережая мой вопрос, добавил: — И я прекрасно знаю, что там хуже, чем здесь. И знаю, что там я тоже буду чужим». Яростный протест органично сочетается с готовностью жить на Украине. Но говорить по-русски. При этом в Симферополе в украинскую гимназию — очередь на много лет вперед.

 

Мастер-судоремонтник, приехавший сюда когда-то из Риги, вспоминает всё с редкой для россиянина однозначностью. «Там всё, что делают латыши, правильно и понятно. Мы презирали их язык — теперь за это наказаны. Но здесь ведь не мы пришли на Украину — это она к нам пришла!»

 

«Я готов любить Украину и служить ей, — размышляет бывший капитан Киселев. — Почему я не могу это делать на русском? Почему нельзя потерпеть, пока подрастут дети, которые уже сами говорят на украинском?»

 

Это не балтийская история, и украинцы — не враги, как для многих русских в Латвии или Эстонии враги латыши и эстонцы. И не то чтобы как к балтийскому относился к этому сюжету Киев. «Украина такое же чиновное государство, как и у вас, — объяснял коллега. — Есть разнарядка: расширить сферу украинского языка. И чиновнику все равно, как это делать и где. Он должен отчитываться. И Национальный совет по телевидению требует в прайм-тайм в эфире говорить по-украински. И так по всей административной вертикали».

 

А власти, такой, какая была у Кучмы, у Киева больше нет, и это чувствуют и в Крыму, и в Севастополе. И в Москве.

 

Дом для Чехова

Разница между руководителями русских общин и теми, кто над ними смеется, заключается не в заклинаниях на тему «Навеки с Россией!», а в ответе на один-единственный вопрос. «Если бы Киев вел себя разумнее, многие бы крымчане успокоились?» — спрашивал я у Раисы Телятниковой, лидера российской общины Севастополя, и она была непреклонна: «Может быть, процентов 5–10 и удалось бы обмануть». — «Да все бы успокоились, — отвечал человек, защищавший памятник Екатерине. — Кроме, может быть, Телятниковой».

 

А гражданам России на севастопольских заводах руководство в выборные дни напоминает: «Ты уж смотри, не подведи!» — «Ну, мы же тоже не дураки, тоже все понимаем. Бывает, и мимо урны бюллетени опускаем», — признался начальник цеха с судоремонтного завода.

 

Откровения Лужкова выслушиваются со всем вниманием. Потом он уезжает, и все утихает до следующего раза. Или очередной энциклики из Киева. Спираль раскручивается, в ответ на эскапады Москвы еще большей доли украинского эфира требует Киев, Крым рукоплещет очередному гостю из Москвы и, болея за Россию против голландцев, традиционно играющих в оранжевом, получает еще один повод для задора: «Дави помаранчевых!»

 

«А что нам остается? — спросил знакомый бизнесмен. — Ведь почему не появляется вменяемых русских организаций, которые бы занимались чем-нибудь еще, кроме драки за лужковские гранты? Мы же понимаем: нас используют, чтобы насолить Киеву. И нам только и остается этому радоваться, думая, что нам дают надежду».

 

И получается как с домом-музеем Чехова в Ялте, который уже не одну зиму живет без отопления. У Крыма нет денег. Для киевского чиновника Чехов в программу украинизации не укладывается. А в Москве директору музея так и сказали: «Мы вам, может быть, и поможем. Только вы напишите сначала, что вам не хочет помогать Киев».